Том 5. Проза - Страница 99

…дуба, под которым Авраам встречает святую Троицу, — то есть дуба Мамре (Маврикийского дуба — подробнее см. наст. изд., т. 2, с. 317). Употребление слова «Троица», скорее всего, связано здесь не только с соответствующим библейским текстом (Быт. XVIII, 1–9), но и с иконами Пресвятой Троицы, где непременно изображался и дуб, о котором упомянул Есенин (см., например, кн. «Феодоровский Государев Собор в Царском Селе», М., ‹1915›, с. 43).

С. 189–190. …былина «о хоробром Егории»: У них волосы — трава, // Телеса — кора древесная. — Обычно (в том числе в учебных хрестоматиях по русской словесности начала XX века) это произведение именуется «Стих о Егории Храбром». Во всех опубликованных его вариантах место, о котором пишет Есенин, звучит несколько по-иному. Например:

На них тела, яко еловая кора,
Влас на них, как ковыль-трава.
· · ·
На вас кожа, как еловая кора,
На вас власы, как камыш-трава!

(«Русская хрестоматия: Памятники древней русской литературы и народной словесности… Для средних учебных заведений. Сост. Ф. Буслаев. Изд. 12-е», М., 1912, с. 375, 377).

Очевидно, «Стих о Егории…» приведен здесь Есениным по памяти.

Называя этот стих «былиной», Есенин, возможно, придерживался определения того же Буслаева: «…песня содержания повествовательного именуется былиною…» (Буслаев I (1861), с. 18; выделено автором).

С. 190. Мысль об этом происхождении от древа породила вместе с музыкой и мифический эпос. ‹…› Без всякого Иовулла и Вейнемейнена наш народ через ‹…› безымянного пастуха открыл две скрытых силы воздуха вместе. Этот пастух ‹…› срезал на могиле тростинку ‹…›, а она сама поведала миру через него свою ‹…› тайну: «Играй, играй, пастушок. ‹…› Я когда-то была девицей. Погубили девицу сестры. За серебряное блюдечко, за наливчатое яблочко». ‹…› Узлом слияния потустороннего мира с миром видимым является скрытая вера в переселение души. — Излагая здесь собственное мнение о зарождении русского эпоса, Есенин вновь исходил из статьи Буслаева «Эпическая поэзия». Ср.: «Так как поэзия в древнейшую эпоху пелась и сопровождалась музыкальным инструментом, то изобретение этого инструмента, как и поэзии, приписывалось богам. Финнам пятиструнную арфу (cantelo) дал бог Вейнемейнен: он сделал ее из березы… ‹…› Как финская береза, из которой Вейнемейнен сделал арфу, плачет и рассказывает свое горе, так и у нас изобретение дудки соединяется с преданием о переселении душ. ‹…› Известна на Руси вариация этого предания. На могиле убитого вырастал тростник; пастух срезал тростинку, сделал дудку, и дудка запела и рассказала преступление» (Буслаев I (1861), с. 19–21).

Набросок начала комментируемого фрагмента «Ключей Марии», имеющийся в автографе («Мы не помним, кто первый взыграл у нас на Руси до Бояна и кто наши гусли выдумал. [Опираясь на племенное родство с финнами‹…›] В этом случае мы возьмем Вейнемейнена. Старый верный Вейнемейнен ‹здесь набросок оборван и вычеркнут автором›»), перекликается с «Эпической поэзией» Буслаева (см. там же, с. 19) еще более явственно.

Старый верный Вейнемейнен — «формульная» характеристика одного из главных героев карелофинского эпоса «Калевала» (в пер. Л. П. Бельского); возникнув в самом начале русского перевода эпоса, она сохраняется неизменной и по всему его тексту (см., например: «Калевала. Финская народная эпопея: Руны 1–3, 10, 21, 23, 41 и 42», СПб., 1902 (РКлБ, сер. II, вып. XXIV), с. 10, 13–16, 19, 20, 22).

Иовулл. — До сих пор комментаторы прозы поэта отождествляли это имя с именем героя одноименного англосаксонского эпоса (например: «Есенин, очевидно, имеет в виду Беовульфа…» — Есенин 5 (1962), с. 284). Вряд ли это справедливо, хотя бы потому, что первый русский перевод «Беовульфа» был опубликован в 1975 г. (сб. «Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о Нибелунгах», М., 1975). К тому же в рукописи это имя первоначально было дано как Иогулл. Затем Есенин переправил в нем «г» на «в», очевидно, усомнившись в правильности своего написания. Эти сомнения были небезосновательными. В «Саге о Финнбоге Сильном» действительно есть персонаж с похожим именем (Иокуль), выступающий постоянным противником главного героя Финнбога («Древне-северные саги и песни скальдов в переводах русских писателей», СПб., 1903 (РКлБ, сер. II, вып. XXV), с. 103 и сл.). Но в то же время из контекста употребления этого имени в «Ключах Марии» («…Иовулл и Вейнемейнен…») следует: по Есенину, Иовулл — такой же эпический герой — создатель музыки и поэзии, как Вейнемейнен. Скорее всего, здесь (по памяти, а потому неточно) под этим именем подразумевался бог Один из Эдды, упомянутый в аналогичном контексте Буслаевым (см. Буслаев I (1861), с. 19). Ср.: «Одно из ‹многочисленных› прозваний Одина было Iolnir или Iolfadir…» (Аф. I, 746; выделено автором).

Место комментируемого фрагмента, оформленное Есениным как цитата («Играй, играй, пастушок ‹и т. п.›»), является вольным изложением отрывка из «Сказки о серебряном блюдечке и наливном яблочке», вошедшей в сборник «Народные русские сказки А. Н. Афанасьева» (М.: И. Д. Сытин, 1897, т. 2, с. 121).

…празднество этой каны… — от Каны Галилейской, города вблизи Назарета, где, согласно Новому Завету (Иоанн. II, 1-11), Иисус на пиру сотворил чудо, превратив воду в вино.

Исследователи древнерусской письменности и строительного орнамента… — то есть Ф. И. Буслаев, В. В. Стасов, С. Г. Строганов, В. И. Бутовский, Е. Виолле-ле-Дюк и др., с трудами которых был знаком Есенин.

С. 191. Все наши коньки на крышах, петухи на ставнях, ‹…›, цветы на постельном и тельном белье вместе с полотенцами носят не простой характер узорочья… — Есенин опять полемизирует здесь с Ф. И. Буслаевым: «…русский орнамент и в самом высшем своем развитии в XIV в. не мог приобрести способности к воспроизведению натуры в ее рельефности и переливах колорита. ‹…›… это рисунок ткани, однообразно повторяющийся на наволоке до бесконечности; это не живопись и не рельеф, а просто узорочье, ласкающее глаз всем своим целым, а не по частям» (Буслаев 1917, с. 36; выделено автором).